ПЕСНЯ ПУТИ

Снусмумрик говорил: «По правде сказать, я никогда не верил компасам. Тем, кто чувствует правильный путь, они только мешают». Ведь компас – как катехизис. В нём что-то сказано о Прекрасных Иных Краях, но ни компас, ни катехизис не заменят собой того, кто подскажет нам путь туда…

И знаком верности пути к небу всегда была радость.

Для христиан первых трёх веков, если они решали, например, поститься, пост воспринимался как радость, да и вся жизнь была радостью. Потому что мы созданы, чтобы обрести радость и свет, но известно это только одним идущим по пути доброты.

Потому-то так мало людей знают радость даже и в Церкви, что они носятся только с собой, и считают постоянное самокопание смыслом духовной жизни.

Антоний Сурожский как-то видел женщину копавшуюся в мусорном баке, а вокруг неё было светлое утро благословенного Парижа. И Антоний сказал тогда, что многие христиане живут как и эта женщина — вместо того, чтобы радоваться красоте мира и радовать других, они копаются в мусорной куче совершенных грехов и думают, что такое копание будет угодно Богу. А между тем сердце исцеляется не самокопанием и унынием, а трепетом души перед красотой, когда человек видит в мире отблеск Господень и говорит: «Сегодня же, сейчас же буду жить по другому!»

Великий Гёте писал: «Человек должен каждый день своей жизни слушать немного музыки, читать немного поэзии, созерцать прекрасное полотно, чтобы мирские заботы не омрачили чувства прекрасного, которым Бог наделил человеческую душу».

И в этих словах соединённых с деятельной добротой – ключ к истине и к сказке нашего мира – всегда неочевидной для людей серости, но такой яркой для всякого доброго человека.

Рэй Брэдбери говорил: «В годы вашей жизни — живите. Не ставьте на себе крест. Не ходите с кислой физиономией». И пусть никого не удивляет, что человек не знавший о Церкви мог формулировать такие вещи, – близость к Богу и знание о Нём в нашем мире зависят от благодарности и доброты.

Вспоминаю, как я спросил одного унылого служителя церкви, как мне прийти к Богу? Он стал говорить общеизвестные вещи, пересыпая всё это скукой и печалью. Он говорил о том, что нужно выстаивать (и откуда это слово?) службу в храме, вычитывать правила, строго поститься.

Я слушал-слушал и ответил так:

– Всё это сохранил я от юности моея… Чего ещё недостаёт мне?

Но в ответ я услышал только крики и возмущения…

А потом, спустя время, я задал тот же вопрос старцу Илию Оптинскому, и он открыл мне красоту того, что Бог есть…

Один вопрос – и сколь разные ответы… Потому что в первом случае мне отвечал говорящий катехизис, затвердивший положения веры вне личного опыта, а во втором мне указал дорогу знающий её.

Как и древние саддукеи, церковные умники так никогда и не понимали, что христианское преуспеяние измеряется благодатью сердца и деятельной добротой, а не язвительностью, превозношением, глушением людьми, усвоенной информацией или количеством прочитанных книг и статей.

Есть на земле и такие вполне хорошие люди, которые совершенно не видят суть, даже когда им её показывают. Таковые глухи не только к глубинам мира, но и к поэзии – и высоких стихов и бытия.

Им нельзя объяснить, например, отчего это всё всегда случается так, что не бывает поэт без чести, разве только во отечестве своём и у сродников в доме своём… Как бы ты ни говорил им, они всё равно спишут трудности и боль поэта на его странности или неуживчивость, но того, что совершается тут на глубочайших уровнях бытия – не поймут.

«Люди глубоко не копают» – замечает об этом Паисий Афонский, – и люди действительно, чаще всего смотрят на мир удивительно неглубоко, без внимания к тонкости жизни, подобно хемулям из сказок Туве Янссон, которые никак не возьмут в толк причин чьей-либо душевной тоски и боли.

Но есть на земле и другие, высокие души, как писал древнеримский поэт – предназначенные друг для друга. Они все узнаю́тся по тому, что, вопреки уговорам их трезво мыслящих родственников, не желают жить вне райского пространства, вне подлинности Духа, вне настоящести отношений. И не столь часто встречая всё это (всё настоящее — редко), они создают такое пространство рая вокруг себя: в словах, делах, мыслях, атмосфере. И это умение раетворения и есть подлинное высокое христианство, по которому можно узнать «любящих Его».

Это и Григорий Богослов и старец Паисий Афонский и Андерсен и Честертон и ещё многие и многие, рядом с кем мы точно знаем, что зло никогда не сможет победить свет.

Одна моя знакомая жила в чужом городе на съемной квартире, куда её пустили пожить бесплатно. Неожиданно хозяева сказали ей съехать. Она испугалась и позвонила монахиням старца Дионисия Коломбокаса. Те, через знакомых нашли новую квартиру в том же городе (хотя они живут в Греции, а моя знакомая в другой стране), а когда она стала благодарить монахинь, ответили ей: «Это церковь» – имея в виду, что церковь, прежде всего, во взаимной любви и помощи…

И действительно, когда Диккенс и Мария Скобцова восхищались христианством, они видели его в красоте. А красота эта открывалась им за их деятельную доброту. Потому они славили Христа и для них несущественно было всё то, что заботило и заботит эгоистов, формалистов или умников.

И пускай умники смеются над благодарением за всё вокруг, какое было у Честертона и Серафима Саровского, пускай умники кривятся тому, как непохож на их пустоту Андерсен или Патрик Ирландский – но, как писал ещё Платон, умники «не считают сильным в красноречии того, кто говорит истину». Однако истину это не умаляет, потому что красоту невозможно унизить, и всякий, кто бросает камень в высоту праведника или стиха бывает сам же раздавлен этим камнем, неизбежно падающим обратно.

Неизвестно, где и как встретят подлинность и красоту Неба те, кто её желают. Но известно – что они не пройдут мимо неё, даже если почтенные формалисты и фарисеи будут твердить им, что «Этот Человек – всего-навсего плотник из Галилеи», а «Из Галилеи может ли быть что доброе?».

Но ищущие свет узнают его, хотя настоящее всегда ходит по земле без справок о своём достоинстве.

Вспоминаю, как я читал психически больным людям стихи Уитмена, и они потрясённо сказали мне, что «в его поэзии есть что-то церковное и библейское». А когда я читал те же стихи взрослым – только редкие из них могли оценить красоту.

И это оттого, что для понимания важнейшего, для узнавания красоты – нужно быть сходным с истиной, а такое сходство бывает не у циников и не у идущих путями формы.

Всё великое открывается только тем, кто ищет его, чтобы принести другим радость. Потому над такими насмехаются, но именно им, радующим других, ангелы отдают честь пролетая мимо.

Люди чуткие к сказке нашего мира и тому потоку поэзии, который проницает жизнь, таковы, что по ним можно выверять и сердце и христианство. В этом причина, что одни любят сказку, а другие считают её детской забавой, ведь они, вторые, идут путём серости или зла, а сказка утверждает, что зло будет побеждено.

Мне приходилось видеть людей насмехавшихся над Льюисом, Честертоном и Андерсеном, и все они были тяжеловесны и так или иначе твердили другим, что выхода нет. А великая сказка и поэзия, в отличии от умников и формалистов, всегда предлагает выход и говорит что «зло не вечно и не так уж много места занимает оно в мире», и что Бог всегда знает, как привести добрых к счастью!

Артем Перлик