В день взятия Берлина

В дни победоносного берлинского штурма невольно берёшься за книги о войне. Советские издания читаны-перечитаны ещё в детстве. Но «да будет выслушана и иная сторона».

В конце нулевых годов Эксмо-Яуза выпустила серию солдатских немецких мемуаров «Жизнь и смерть на Восточном фронте». Покупать и читать их тогда я побрезговал: ещё чего, враги! Нелепые заголовки (вроде «В аду с Гитлером») и аляпистые обложки только усиливали негативное впечатление.

Но постепенно любопытство пересилило. А истории оказались вполне человеческими. Воспоминания доктора Хаапе, полевого хирурга. Мальчишки Альтнера, призванного в фольксштурм для обороны Берлина и воевавшего два месяца. Или записки молодого офицера, вчерашнего школьника Виганда Вюстера.

Тот воевал под Сталинградом с начала боёв, а осенью 1942 съездил в отпуск на родину, чтобы заключить помолвку с невестой Руфиной. Свадьбу оставили на «после победы».

Пора возвращаться на фронт. В пригородном поезде до Берлина, напротив него незнакомый офицер. Выслушал и говорит: «Не надо вам ехать в Сталинград. Там сейчас нехорошо. Я выпишу вам бумагу, останетесь на тыловой работе в Берлине». Казалось бы о чём ещё мечтать, столица, сюда и невесту привези, а то она впроголодь живёт. «Как? Чтобы немецкий офицер струсил? Вы что не верите фюреру, который обещает скорую победу?»

Отказался. Пересел в Берлине в фронтовой эшелон, прибыл в Ростов-на-Дону. Предложение устроиться по блату в пожарную команду с гневом отверг. Вылетел в Морозовскую, откуда все уже в ужасе драпали, ожидая со дня на день смыкания котла, и снова был эвакуирован в Ростов.

Наконец, после Рождества обзавёлся фельдъегерским поручением – доставить в штаб пакет. В открытой кабине бомбардировщика он десантируется внутрь котла. Вползает в первый немецкий блиндаж, рассказывает свою историю и слышит горький смех. Солдаты массово дезертируют с передовой и прячутся по подвалам осажденного города. В одном из таких подвалов бездействует и Паулюс.

Юноша всё-таки топает в штаб, где его угощает «в последний раз» и участливо распрашивает дежурный генерал. «Отчего же ты не женился на своей фройляйн? Сейчас она была бы вдовой героя, а помолвки для пенсии не достаточно».

К слову фройляйн персонажа дождалась. Спустя семь лет плена.

Постаревший немец будто всё время задаёт себе вопрос: для чего я явился сюда? Что забыл в России? Воинскую честь? Да, тоталитарному режиму в его стране помешать было нельзя, но кто гнал его на передовую из тёплого берлинского житья.

Явился, называется? Получи, фашист, гранату.

* **

Не думаю, что читая такие книги, я предаю чью-то память.

Но в русских книгах о той войне мне зачастую не хватает того, что я встречаю в этих, подчас пошловато-мещанских немецких мемуарах. А именно покаяния как света в конце тоннеля.

Большинство советских книг о войне – не просто патриотические, но идеологические. Товарищ командир дал приказ, и все как один ринулись в атаку за Родину и за Сталина. А матери и жены их трудились в заводских цехах. И все обнимали берёзки, роняли слезы под гармонику, а некоторые не забывали о ведущей роли партии и социализма.

Не спорю, наверное, всё так и было. Но в жизни нашего современника это мало что меняет. И ни к чему особенному его не обязывает. Да, он чтит память павших.

Меньшинство, но всё-таки очень значительное – суровый военный экзистенциализм. Василь Быков, Виктор Астафьев, Василий Гроссман. Смерти надо смотреть в лицо. Герой обречён, и даже если он один из всех останется в живых, мёртвые до конца дней будут стоять перед его глазами.

Есть ещё небольшой поток чисто военной литературы, где обсуждаются вопросы тактики, характеристики оружия, мало интересной неспециалисту. Есть наконец партизанские мемуары – Вершигоры, Фёдорова, несколько более человечные, ибо в лесном отряде боец – не пешка.

Выходит, есть на войне тактика и стратегия, есть идеология, обещающая счастье миллионам, а жизнь человеческая на фоне миллионов не стоит ничего. Разве что для другого такого же рядового, которому не вернувшийся из боя друг не оставил докурить.

Оттого так трудно различим свет в конце тоннеля для отдельного человека. Только победа всего социализма надо всем фашизмом.

Немецкие книги заканчиваются тем, что растолстевший добрый бюргер, владелец сельского магазина и примерный прихожанин лютеранской церкви, потягивает пиво на крыльце особняка, а подросшие внуки, проходившие Вторую мировую на школьных уроках, расспрашивают его. Дед поначалу смущается: что хорошего можно сказать о войне! Проклятый национал-социализм загипнотизировал всех. Ему и в голову не пришло бы сейчас стрелять в человека. Но конечно не забыть новенькую форму, скрипящие сапоги, чувство товарищеского плеча, Рождество в палатке с остатками шнапса и галет, дерзкую вылазку камрада Курта, образец храбрости.

Чем встречала советская Россия своих героев, даже вернувшихся невредимыми и в наградах?

Родина требовала от них новых и новых подвигов. Магнитка и Дальний Восток, мартены и целина, не говоря уж о лагерях. И ветеранам, и их потомкам, так называемым детям войны внушалось по-прежнему, что идёт «вечный бой, покой нам только снится». А война на то и война, чтобы преодолевать трудности героическими рывками и не жаловаться на полевые условия. Отдельные квартиры каждой семье – к 2000 году. До того неплохо устроиться в бараке или коммуналке, среди пьянства, тараканов и бытовой разрухи. Да не забывай хвалить Сталина, который отнял у народа соху, зато обеспечил атомной бомбой, поставив мир на грань уже Третьей мировой.

И по торжественным поводам на площади маршировали парады, и пионеры с алыми галстуками, гвоздиками и лицами, вспыхнувшими праведным гневом клянутся: «Не забудем, не простим!»

Кого не простим? Немецкий народ, который как известно влился в социалистическую семью в составе ГДР? Мировую буржуазию? Американских империалистов?

Считалось, что так в юных сердцах воспитывается патриотизм, а только советский патриотизм способен сберечь планету от мирового ядерного пожара.

Плоды этого воспитания в том, что война семидесятилетней давности не погасла в некоторых умах до сих пор. И с восточных диванов грозно размахивают кулаки, призывая дать бой «бандеровцам» (хорошо, когда с дивана, а не с оружием в руках — на Донбасс). А с западных диванов клянут «москалей-оккупантiв», топтавших «незалежную» землю триста лет, хотя сами не знают, какой язык им роднее, русский или украинский. Отчего же святое чувство патриотизма не даёт покоя неразумным ногам и головам?

Христианин в принципе не может, не имеет права «не прощать». А если так вдуматься, то и прощать нечего. Война – общее горе, неважно с какой стороны фронта на неё глядеть, разве что с высот профессиональных стратегов. Кажется в этом и есть подлинная гарантия мира.

Юрий Эльберт